– А в другой раз, – сказал Вольф, – на дороге человек оказался совершенно раздет и выкрашен в синий цвет. К тому же и форма его изменилась. Его принимали за автомобиль. И когда в него садились, он ехал.

– Да, – сказала Лиль.

Вольф замолк. Нет больше Ляписа. И все равно надо было продолжать с машиной, это ничего не меняет. Лиль разостлала на столе скатерть, открыла буфет, чтобы достать приборы. Взяла тарелки и бокалы и стала их расставлять.

– Подай мне большую хрустальную салатницу, – сказала она.

Этой здоровенной посудиной Лиль очень дорожила. Прозрачная, тщательно ограненная штуковина, весьма тяжелая.

Вольф наклонился и взял салатницу. Лиль уже расставила почти все бокалы. Он поднял салатницу до уровня глаз и посмотрел сквозь нее в окно, чтобы увидеть многоцветье спектра. А потом ему это наскучило, и он выпустил ее из рук. Салатница упала на пол и на высокой ноте обратилась в белую, хрустящую под ногой пыль.

Лиль, застыв, смотрела на Вольфа.

– Мне все равно, – сказал он. – Я сделал это нарочно и теперь вижу, что мне все равно. Даже если это тебя огорчает. Я знаю, что это тебя сильно огорчает, и, однако же, ничего не чувствую. Так что я ухожу. Мне пора.

Он вышел не оглянувшись. За окном проплыл его поясной портрет.

Внутри у Лиль все оцепенело, она даже не пошевельнулась, чтобы его удержать. Она вдруг отчетливо поняла: она уйдет с Хмельмаей из дому. Они уйдут отсюда без всяких мужчин.

– На самом деле, – сказала она вслух, – они созданы не для нас. Они созданы для себя. Мы им ни к чему.

Она оставит Маргариту, горничную, обслуживать Вольфа.

Если он вернется.

Глава XXXIII

Едва только за ним захлопнулась дверь клетки, Вольф почувствовал, как его охватила жуткая тоска; он задыхался, затвердевший воздух едва проникал в его жадные легкие, железное кольцо сжало виски. Легкие нити прошлись по его лицу, и вдруг он очутился в воде, пропитанной песком мелководья. Над собой он увидел голубую мембрану воздуха, стал отчаянно грести, мимо скользнул затянутый в белый шелк силуэт. Простейший рефлекс: перед тем как выплыть, он пригладил рукой волосы. Он вынырнул, мокрый, бездыханный, и увидел перед собой улыбку и темные кудрявые волосы девушки, густо иззолоченной солнцем. Она плыла брассом к берегу – он сделал полуоборот и поплыл за ней. Он заметил, что двух старых дам там уже не было. Зато в некотором отдалении посреди пляжа торчала одинокая кабинка, которую он прежде не замечал. Ею он займется попозже. Он выбрался на желтый песок и подошел к девушке. Та, встав на колени, развязывала на спине завязки своего купальника, чтобы посильнее загореть. Вольф повалился на песок рядом с ней.

– Где ваша бляха? – спросил он.

Она протянула левую руку.

– Я ношу ее на запястье, – сказала она. – Это не так официально. Меня зовут Карла.

– Вы пришли закончить интервью? – с легкой горечью спросил Вольф.

– Да, – сказала Карла. – Может быть, вы скажете мне то, чего не захотели говорить моим тетушкам.

– Эти две дамы – ваши тетушки? – спросил Вольф.

– По крайней мере, у них такой вид, – сказала Карла. – Вы не находите?

– Гнусные клопихи, – сказал Вольф.

– Н-да, – сказала Карла, – прежде вы были куда любезнее.

– Старые свиньи, – сказал Вольф.

– Ну! – сказала Карла. – Вы преувеличиваете. Они не требовали от вас ничего сального.

– Они сгорали от желания что-нибудь такое услышать, – сказал Вольф.

– Кто же все-таки достоин вашей привязанности? – спросила Карла.

– Не знаю, – сказал Вольф. – Была пташка, которая жила в розовых кустах, карабкавшихся к моему окну, она будила меня по утрам, негромко стучась клювом в окно. Была серая мышка, которая приходила ночью прогуляться возле меня и полакомиться сахаром: я оставлял его ей на ночном столике. Была черная с белым кошка, которая никогда меня не покидала и спешила предупредить родителей, если я лез на слишком высокое дерево.

– Только животные, – констатировала Карла.

– Именно поэтому я и старался доставить удовольствие сенатору, – объяснил Вольф. – Из-за пташки, мышки и кошки.

– Скажите, – спросила Карла, – вам было мучительно, когда вы были влюблены в девушку… я хочу сказать, страстно… мучительно ее не иметь?

– Да, было, – сказал Вольф, – а потом переставало быть, поскольку я находил пошлым горевать и не умирать от этого и уставал быть пошлым.

– Вы сопротивлялись своим желаниям, – сказала Карла. – Так странно… почему вы не давали себе воли?

– Мои желания всегда впутывали в игру кого-то другого, – сказал Вольф.

– И конечно, вы никогда не умели читать во взгляде, – заключила Карла.

Он поглядел на нее: она была совсем рядом, свежая, золоченая, курчавые ресницы затеняли ее желтые глаза. Ее глаза, в которых он читал теперь лучше, чем в раскрытой книге.

– Книга, – сказал он, чтобы избавиться от испытываемого притяжения, – не обязательно написана на понятном языке.

Карла, по-прежнему глядя на него, засмеялась, выражение ее лица изменилось. Теперь было слишком поздно. Явно.

– Вы всегда могли сопротивляться своим желаниям, – сказала она. – И теперь можете. Из-за этого-то вы и умрете, отчаявшись.

Она встала, потянулась и вошла в воду. Вольф следил за ней взглядом, пока ее коричневая головка не исчезла под голубым настилом моря. Он не понимал. Он подождал чуть-чуть. Никто не появился.

В отупении он поднялся в свою очередь. Ему подумалось о Лиль, о жене. Кем, как не чужаком, был он для нее? Или уже мертвецом?

Размякший на солнцепеке Вольф шагал по мягкому песку. Отчаявшийся, опустошенный – самим собой. Он шел, размахивая руками, потея под кровожадным солнцем. Перед ним нарисовалась тень, отбрасываемая кабинкой. Он укрылся в ней. Это была сторожка с проделанным в стенке окошечком, позади которого он разглядел совсем дряхлого служителя в желтом канотье, с жестким воротничком и узеньким черным галстуком.

– Что вы тут делаете? – спросил старик.

– Жду, чтобы вы меня опросили, – сказал Вольф, машинально прислоняясь к окошечку.

– Вы должны заплатить мне налог, – сказал служитель.

– Какой налог? – спросил Вольф.

– Вы купались, нужно заплатить налог.

– Чем? – сказал Вольф, – У меня нет денег.

– Вы должны заплатить мне налог, – повторил тот.

Вольф силился сообразить. Тень от сторожки пошла ему на пользу. Без сомнения, это последний пункт. Или предпоследний, чертов план.

– Как ваше имя? – спросил Вольф.

– Налог… – потребовал, в свою очередь, старик.

– Никакого налога, – сказал он. – Мне только и остается – уйти, не заплатив.

– Нет, – сказал другой. – Вы же не один на свете. Все платят налог, нужно делать как все.

– Для чего вы служите? – спросил Вольф.

– Для сбора налогов, – сказал старичок. – Я выполняю свою работу.